Гинзбург Григорий Романович
Гинзбург Григорий Романович
(29.V 1904 г.— 5.XII 1961 г.)
засл. деятель иск. РСФСР (1946), Гос. премия СССР (1949)
Излагая свое артистическое кредо, Григорий Гинзбург однажды заметил: «Целью всей моей жизни было — сделать произведения великих мастеров музыки доступными и понятными самым широким слоям слушателей. С этой целью я включал в свой репертуар только те произведения, в которых композиторы выражали свои мысли и чувства понятным языком, произведения с четкой формой, красивой мелодией и ясной гармонией. Эти произведения я стараюсь, по мере своих сил и возможностей, трактовать с предельной ясностью, не затемняя их смысла внешними эффектами и надуманностью индивидуалистического подхода».
Уже эти слова (а он целенаправленно воплощал их на практике) характеризуют Гинзбурга как художника-просветителя, несущего народу высокое искусство. И характерно, что пианист с одинаковой отдачей играл и на эстраде Большого зала Московской консерватории, и за рубежом, и в любом, даже самом маленьком провинциальном городе. Ему в высшей степени было присуще чувство гражданской ответственности музыканта. Как справедливо отмечал М. Сокольский, за деятельностью Гинзбурга «ощущалась великая демократическая «глинкинская» традиция искусства, «равно понятного» и специалисту-музыканту и широкой аудитории».
Гинзбург рано ушел из жизни. Горечь утраты как-то сразу заставила задуматься: достаточно ли весомо и справедливо было оценено в свое время искусство выдающегося пианиста? Конечно, игра Гинзбурга вызывала восторженную реакцию слушателей, похвалы критиков, и все-таки… Листаем страницы рецензий, и всюду находим пространный разговор о филигранном мастерстве артиста, о совершенстве пианизма, о колористических находках и так далее. Г. М. Коган красиво Определил Гинзбурга как «поэта пианистического мастерства». Но не слишком ли в этой формуле отдавалось предпочтение слову «мастерство» перед словом «поэт»?
Спору нет, Гинзбург действительно владел всеми тайнами инструмента; виртуозность его игры сама по себе доставляла слушателям истинно эстетическое наслаждение. «Я положительно не знаю, — писал Г. Коган еще в 1933 году, — кто еще из наших пианистов может похвастать таким совершенным легато, такой пластичной и прозрачной педализацией, такой серебристой звучностью кантилены, кто из них может сравниться с Гинзбургом в узорной рельефности каждой линии, каждой; детали, каждого штриха, в той точности, легкости, прозрачности, которую такой мастер, как Бузони, рассматривал как высшее достижение пианистической виртуозности». Ну, скажем, в те времена и соперников сходного класса было не так уж много. Но с каждым десятилетием число первостатейных виртуозов росло и у нас, и за рубежом. Тем не менее и в новом окружении Гинзбург не сдавал своих «рекордных» позиций. Оставшиеся записи только укрепляют это реноме музыканта. Вот фрагмент из образной характеристики, принадлежащей перу Д. Д. Благого (1972 год): «Звуковой букет» у Гинзбурга всегда идеален: ни малейшей пестроты при всем разнообразии и богатстве красок (как целостно «обнимает» пианист все регистры фортепиано!), все тона согласованы между собой по каким-то таинственным, но в конце концов глубоко логичным внутренним законам… В звучании рояля Гинзбурга есть что-то от любования чудесными законами перспективы в картинах старых мастеров, с первозданной радостью открывавших возможность отображения десятков различных планов, как бы ступеньками огромной лестницы, амфитеатром уходящими вдаль: анфилада залов с колоннадой, дальше — горы, замки, деревья… При этом колорит всего полотна так чист и прозрачен, что чуть ли не микроскопические фигурки людей где-то там, в самой дальней дали, видны с предельной отчетливостью, в мельчайших подробностях».
Как ни странно, но само время как бы раздвинуло наши представления о природе гинзбурговского искусства, заставив вновь согласиться с известным поэтическим утверждением: «большое видится на расстоянье». За пианистической отточенностью — насыщенная мысль, свое неповторимое толкование музыки. Да, именно в этом общем законе — сила воздействия артиста, сохранившаяся и в записях. В какой-то иной тональности прозвучали уже слова С. Е. Фейнберга из некролога: «В пианистическом искусстве Гинзбурга сливались воедино не только внешнее совершенство и внутренняя эмоциональная глубина, но и столь редко соединяющиеся качества, как строгая классичность исполнения и подлинное новаторство». Он же назвал Гинзбурга одним из крупнейших интерпретаторов романтического стиля. Это звучит несколько неожиданно. Но в конце концов понятие «романтизм» в исполнительстве нередко выглядит весьма расплывчато. Необузданные порывы, аффектированность, нервные излияния — все это чуждо артисту. В романтической сфере, да и за ее пределами, Гинзбурга, прежде всего, привлекал лирический подтекст. И на эту сторону его дарования критики обратили внимание по преимуществу, так сказать, постфактум. В 1972 году М. Сокольский подчеркивал: «Мне казалось всегда, что Гинзбург был тайным, «стесняющимся держать душу нараспашку», лириком. Всего один раз довелось услышать в его исполнении b-moll’ный концерт Чайковского. И это исполнение осталось каким-то по-особому памятным; можно сказать, что Гинзбург не сыграл, а спел Чайковского — последовательно, во всех трех частях он раскрывал лирическую природу этой музыки».
Итак, «классик», но и лирик. Однако и последнее определение нуждается в уточнении. Лирический настрой Гинзбурга далек от томной меланхолии, грустного уныния или надрыва. Про лирику Гинзбурга, как удачно заметил Я. Флиер, хочется сказать словами Пушкина: «Печаль моя светла»… Вполне созвучны этой мысли наблюдения Д. Д. Благого: «Рискуя несколько сузить общепринятую характеристику этого музыканта, упростить его художественные устремления, отмечу тем не менее, что во всех интерпретациях Гинзбурга особенно существенным представляется мне примат оптимизма, жизнелюбия над трагическими и даже драматическими коллизиями, ясного, до конца осознанного чувства над «непроницаемыми» глубинами эмоциональной стихии. Недаром, например, такое значительное место в исполнительском наследии артиста занимают сочинения Гайдна, Моцарта, рапсодии Листа, отмеченные сочным народным колоритом, и его фантазии на темы опер Моцарта, Россини, Верди».
Да, репертуарным компасом для Гинзбурга служили специфические особенности его художественной натуры. Но и тут критики подчас уготавливали ему раз и навсегда установленное (ими !) прокрустово ложе. Если Моцарт, то «устремленный к французскому рококо»; если Бетховен, то «устремленный к Моцарту»; если Лист, то прежде всего как «мастер пианистической виртуозности»; если, наконец, Шопен, то как умно спланированная, благородная, но все-таки музейная экспозиция. При всей «закономерности» таких наблюдений о них как-то забываешь, вслушиваясь и сейчас в записи пианиста. Просто это Моцарт, Бетховен, Лист, Шопен в истолковании Гинзбурга, истолковании глубоко убедительном и благородном, точно взвешенном на стилистических весах.
Здесь уместно напомнить и о репертуарной пытливости артиста. Он часто и из наследия упомянутых композиторов выбирал далеко не заигранные произведения (Рондо до мажор Моцарта, «Пастораль» из цикла «Годы странствий» Листа и др.). Однако с особенной рельефностью эта черта его творческой натуры обрисовалась в 40—50-е годы, когда он с увлечением обратился к русской классике. Речь шла о тех ее образцах, которые выпали из поля зрения концертирующих пианистов. Так, именно ему принадлежит заслуга возрождения на эстраде Четвертого концерта и ряда миниатюр Антона Рубинштейна, Концерта Аренского, он охотно играл пьесы Глинки, Балакирева, Лядова, Метнера… Произведения русских авторов занимали важное место и в программах камерных вечеров, где Гинзбург выступал партнером певицы Н. Суховицыной.
Еще один репертуарный аспект концертной деятельности пианиста — советская музыка. Обращаясь к тому или иному сочинению, Гинзбург вовсе не считал, что оно
обязательно должно закрепиться в пианистических программах. Он справедливо полагал, что артист является необходимым участником естественного отбора, который происходит в современной музыке. Гинзбург играл произведения С. Прокофьева (в том числе Третью сонату, «Сказки старой бабушки»), Н. Мясковского, С. Баласаняна, Э. Каппа, В. Крюкова, фортепианные концерты Д. Кабалевского, С. Фейнберга, Ю. Крейна, Ю. Бирюкова, Г. Галынина; в одном из последних московских выступлений он показал своеобразную трактовку 12 прелюдий Д. Шостаковича, а незадолго до смерти работал над его Второй сонатой.
Наконец, программы артиста включали и его собственные обработки сочинений Россини, Листа, Грига, Ружицкого, Ракова.
Творческая судьба Гинзбурга в большей своей части была связана с Московской консерваторией. Здесь он занимался до 1924 года в классе А. Б. Гольденвейзера; в аспирантуре (1924—1928) под его же руководством готовился к шопеновскому конкурсу 1927 года, где завоевал четвертую премию. С 1929 года Гинзбург преподавал в консерватории, с 1935 был уже профессором и воспитал десятки отличных музыкантов; среди последних— известные концертанты Г. Аксельрод, С. Дорен- ский, А. Скавронский, М. Полляк.
…Рано ушел из жизни замечательный советский пианист. Для новых поколений слушателей его искусство — только история. К счастью, благодаря записям — живая история. Ибо Григорий Романович был подлинным энтузиастом звукозаписи, владел всеми секретами этого особого вида исполнительского творчества, любил записываться и умел делать это так, чтобы сохранить на пластинке значительную долю непосредственности живого звучания. В его пластинках запечатлелись очарование, особый отпечаток его художественной индивидуальности. Редкий и счастливый случай…
Лит. соч.: Заметки о мастерстве. «СМ», 1963, № 12. Лит.: Рабинович Д. Портреты пианистов. М., 1962; Коган Г. Григорий Гинзбург, в книге «Вопросы пианизма». М., 1968; Николаев А. Григорий Гинзбург, в сборнике «Вопросы фортепианного исполнительства», выпуск 2. М., 1968; Цыпин Г. Григорий Гинзбург. «МЖ», 1974, № 12.
Статья взята из книги "Современные пианисты", часть 1. Составители Григорьев Л. Г., Платек Я. М. Издательство "Советский композитор", 1977 год.