Warning: Attempt to read property "sorting" on null in /home/notkinasty/domains/notkinastya.ru/public_html/wp-content/plugins/wp-post-sorting/wpps_hook_posts_orderby.php on line 20

Warning: Attempt to read property "sorting" on null in /home/notkinasty/domains/notkinastya.ru/public_html/wp-content/plugins/wp-post-sorting/wpps_hook_posts_orderby.php on line 21

Warning: Attempt to read property "sorting" on null in /home/notkinasty/domains/notkinastya.ru/public_html/wp-content/plugins/wp-post-sorting/wpps_hook_posts_orderby.php on line 22

Warning: Attempt to read property "sorting" on null in /home/notkinasty/domains/notkinastya.ru/public_html/wp-content/plugins/wp-post-sorting/wpps_hook_posts_orderby.php on line 23
Статьи о пианистах - Часть 3

Микеланджели А. Б. | Статья

Артуро Бенедетти Микеланджели

А. Бенедетти Микеланджели

Артуро Бенедетти Микеланджели
(05. 01. 1920 г. – 12 .06.1995)

Величественная и суровая фигура Бенедетти Мике­ланджели — бесспорно крупнейшего итальянского пианиста середины нашего века — высится как одинокая вершина в горной цепи гигантовмирового пианизма. Весь его облик на эстраде излучает печальную сосредо­точенность и отрешенность от мира. Никакой позы, те­атральности, никакого заискивания перед публикой — и никакой улыбки, благодарности за аплодисменты после концерта. Он словно бы и не замечает оваций: его миссия выполнена. Музыка, только что соединявшая его с людьми, перестала звучать, и контакт прекратился. Порой кажется, что публика даже мешает ему, раздражает.

Никто, пожалуй, не делает так мало, чтобы излить и «преподнести» в исполняемой музыке себя, как Бенедетти Микеланджели. И вместе с тем — парадоксально —мало кто оставляет на каждой исполняемой пьесе, на каждой фразе и в каждом звуке такой неизгладимый отпечаток личности, как он. Читать далее «Микеланджели А. Б. | Статья»

Михаил Плетнёв

Михаил Васильевич Плетнёв

Плетнёв Михаил ВасильевичМихаил Васильевич Плетнёв

(род. 14 апреля 1957, Архангельск) 

М. Плетнёв — советский и российский пианист, композитор и дирижёр. Народный артист РСФСР (1989). Четырежды лауреат Государственных премий РФ (1982, 1993, 1996, 2006).

 «Изучая интерпретации, <…>, я не раз обращал внимание на один из верных приз­наков общения с выдающимися художественными про­изведениями; по мере того, как вникаешь в них, углуб­ляется их смысл, обнаруживаешь, что в них нет ничего случайного и что даже, казалось бы, второстепенные детали несут огромную содержательную и конструктив­ную нагрузку.

Вследствие смысловой сгущенности трактовок Плетнева их восприятие требует немалого интеллектуального на­пряжения. Не умаляя замечательной поэтичности, прису­щей искусству этого пианиста, его хочется назвать музыкантом-мыслителем.

Интерпретации Плетнева лаконичны. В частности, его феноменальное мастерство не становится предлогом для самолюбования и выражается не в тяготении к ошелом­ляюще быстрым темпам или эффектным звучностям, а в совершенном выполнении замысла. Правда, феери­ческие проявления виртуозности нередки у Плетнева, но они всегда концепционно обусловлены. В этом вид­на скромность, которая идет от чувства ответственности, от того, что музыкант ставит перед собой предельно сложные задачи и одержим стремлением справиться с ними, быть достойным самого себя и, в меру сил, избранного дела. Читать далее «Михаил Плетнёв»

Михайлов Е. В. «О смыслах и формах Восьмой сонаты А. Н. Скрябина»

Михайлов Е. В.
«О смыслах и формах Восьмой сонаты А. Н. Скрябина»

Статья из журнала "Искусство, наука, практика / № 2(6) 2014"

Аннотация

В статье осуществляется попытка анализа философского и художественного содержания Восьмой сонаты А. Н. Скрябина, строения ее формы в целом, отдельных разделов, тематизма. Проводятся параллели с Прелюдией ор. 74 № 2 Скрябина, обнаруживаются черты сходства образных замыслов и формообразования в миниатюрах и крупных сочинениях композитора.

Ключевые слова: Восьмая соната Скрябина, музыка Скрябина, формообразование, смысловая содержательность, образность, философские идеи Скрябина.

  1. V. Mikhaylov

Purports and forms of A. Scriabin’s Eight Sonata

Abstract:

The article is dedicated to analysis of philosophic and purport content of Eight Sonata of A. Scriabin, structure of its form, sections, themes and subjects. The author draws a parallel with Prelude op. 74 № 2 of Scriabin and finds out the similarity’s features of conception, purports and forming in miniatures and major works of composer.

Keywords: Eight Sonata of Scriabin, music by Scriabin, music forming, purports and content of Scriabin’s sonatas, philosophical ideas of Scriabin.

Существования нет — есть становление.
А. Н. Скрябин

В ряду поздних сонат Скрябина Восьмая занимает особое место. Законченная позже всех прочих сонат, она является энигмой — не по названию, но по сути — для многих исследователей творчества композитора. Серьезной и глубокой музыковедческой литературы об этом сочинении досадно мало. Из последних работ можно отметить диссертацию С. Ху-Лин Си «Стиль и музыкальные смыслы поздних сонат А. Скрябина: Соната № 8 как образец парадигмы интерпретации и исполнения»[1]. Почему же соната, являясь наиболее крупной и значительной из поздних и при своей одночастной структуре достигая продолжительности четырехчастной Третьей сонаты, несколько обделена вниманием исследователей и исполнителей? С чем связано некоторое непонимание художественных и философских идей Скрябина, столь ярко выраженных в Восьмой сонате?

Известны многочисленные комментарии Скрябина к своим сонатам: это эпиграфы к Четвертой и Пятой, программные высказывания ко Второй, Девятой, Десятой, дневниковые записи по поводу создания автобиографической Первой. Однако сведения о Восьмой довольно скупы. Л. Сабанеев приводит следующие слова композитора: «Эта соната [Восьмая] по настроению ведь близка Седьмой… и в конце такое же излияние… Танец, „vertige“ и потом это… Только она больше вся в танце»[2]. Кроме того, постепенно к поздним сонатам увеличивается количество ремарок композитора, указывающих на характер, настроение, тончайшую нюансировку эпизодов, тем и даже отдельных мотивов (Десятая соната). Однако в Восьмой сонате практически нет указаний Скрябина на характер исполнения — мы встречаем только три художественных пожелания автора (не считая темповых и динамических): это «joyeux» («радостно») в конце первого эпизода главной партии, «tragique» («трагично») в связующей теме и «doux, languissant» («нежно, с томлением») в последних тактах сочинения. Думается, что это связано с очевидной для композитора ясностью художественного замысла — то есть отгадку надо искать в самом образном строе сонаты, сформированном на основе эстетических принципов Скрябина-символиста. Осмелимся утверждать, что именно Восьмая соната явилась квинтэссенцией философских воззрений и музыкальных поисков и обретений автора. Но что именно завещал нам Скрябин в последней по времени написания сонате? Каковы ее идеи, образы и способы воплощения?

Для поиска некоторых художественных «подсказок» попробуем сравнить Восьмую сонату с такой, казалось бы, далекой по форме и содержанию пьесой, как Прелюдия ор. 74 № 2. Известно, что сохранилось немало высказываний Скрябина по поводу содержания и исполнения данной миниатюры: «Это смерть, здесь бездна… Смерть как то явление Женственного, которое приводит к воссоединению. Смерть и любовь… Смерть — это, как я называю в „Предварительном действии“, Сестра. В ней уже не должно быть элемента страха пред нею, это — высшая примиренность… ее можно по-двоякому играть, раскрашивая ее, с нюансами, и наоборот, совершенно ровно, без всяких оттенков»[3].

Думается, что ключ к пониманию как данной Прелюдии, так и Восьмой сонаты заключается в особом выражении идеи пребывания, некоего сверхсостояния в уникальном скрябинском пространстве-времени, в котором развитие теряет свою динамику и привычное для сонатной формы сквозное действие. Напротив, с первых нот проявляется некая предопределенность, безысходность развития, смысловая статика. Об особом качестве пространства-времени пишет Т. Левая: «Если попытаться определить форму скрябинского хронотопа типологически, то, вероятно, надо назвать ее… „формой пребывания в пространстве“, но только с поправкой на особую действенность этого пребывания»[4].

Вернемся к Прелюдии: Скрябин говорил, что «в этой прелюдии такое впечатление, точно она длится целые века, точно она вечно звучит, миллионы лет»[5] — очевидно, это то свойство образной статики, которое распространяется на всю форму целиком, и «музыкально-эмоциональный код открывается только в видении целого. Возможно, это и есть воплощенный Скрябиным символ смерти», — пишет М. Чершинцева[6]. В этом просматривается символика Бесконечного — актуальная, то есть непосредственно переживаемая бесконечность, или Вечность, прозреваемая в Миге. Эта статика является выражением бесконечности напряжения Духа, Творца, самопознающего себя, осуществляющего себя в мироздании. Вместе с утопическим стремлением к Всеединству эти идеи, по словам Т. Левой, «явились источником экстатических настроений русских символистов… мысль о бесконечном и едином мире была для него [Скрябина] главным источником экстаза, пьянящего чувства блаженства…»[7].

Мы можем сделать вывод, что именно экстатическое состояние и стало особым процессом для композитора в поздних произведениях, состоянием прозрения, бесконечным самопознанием. Но параллельно с этим экстаз перестал быть необходимой смысловой кульминацией, динамической точкой восхождения, грандиозной вершиной развития сочинения (ср. экстатические кульминации Четвертой, Пятой сонат). В этом контексте можно рассматривать заключительные коды поздних сонат как наиболее важную в смысловом, драматургическом значении часть произведения, где происходит «акт дематериализации» (Скрябин) как заключительное проявление сущностного экстаза. В конце коды Восьмой сонаты (так же как и в заключении Прелюдии ор. 74 № 2) происходит возвращение в духовному началу, образу вечной Женственности, смерти, по Скрябину, — к тому, с чего начинаются Прелюдия и соната. Круг замыкается, образуется форма шара, идеальная для композитора не только с точки зрения строения формы сочинения, но и как выражение философских воззрений: «Действительность представляется мне множеством в бесконечности пространства и времени; причем мое переживание есть центр этого шара бесконечно большого радиуса»[8].

Но если произведение начинается и заканчивается «высшей утонченностью», и где все заранее предопределено, что оказывается в центре формы? Какими смыслами наполняется развитие? Тут мы можем вспомнить поэму «Прометей», где не только в музыкальном развитии, но и в расшифровке световой партии (а точнее, цветового плана) мы при анализе можем определить, что развитие-познание движется через земное, материальное. Подтверждением этого являются записи композитора: «У меня там ход все время от тональностей духовных, которые соответствуют первичному неразделенному духовному бытию… к тональностям материальным, которые соответствуют отпечатлению духа на материи… А потом опять начинается эволюция… и тональности опять при- ходят к духовным»[9]. Художественное строение поэмы иллюстрирует философские убеждения Скрябина: Дух проникает в материю, она «проявляется, все более и более наливаясь плотью, дробясь, порождая внутри себя столкновения различных своих частей. Дойдя до определенного предела, мир… устремляется в обратном порядке, от материального, грубого — к все более тонкому, пока земное бытие не перейдет опять в духовное состояние»[10].

И в Восьмой сонате Скрябин оказывается ближе всего к точному философскому воплощению этой идеи — идеи последовательного самопознания, постепенного постижения мира всеобщих форм и универсальных начал. Соната показывает уже знакомое нам движение от духовного томления, состояния «до-творческой неразделенности» (вступление) к духовному же экстазу, «высшей утонченности». Но это происходит через то материальное начало, которое стало второстепенным, утратившим важное ранее смысловое значение и диалектическую необходимость. Поэтому средняя часть (разработка) в частности и соната в целом оказываются лишены драматургической и динамической кульминации, которая в контексте общей формы сонаты привела бы к превалированию материального, земного в смысловом развитии сочинения. А наиболее важное драматургическое значение оказывается окончательно закреплено за кодой. В коде и проявляется экстаз в виде экзальтированного танца, в виде «…священной, последней пляски перед самым актом, перед моментом дематериализации», как Скрябин говорил о финале Седьмой сонаты[11]. В записях композитора 1913—1915 годов сохранились следующие строки:

Я танец вселенной, танец любви,
Я вихрь сверкающий, все поглощающий, стирающий грани,
Растворяющий формы[12].

А.Н. Скрябин

Рассматривая экстаз шире — как творческую игру, как сам процесс самопостижения Духа, — мы можем отметить, что со временем главной идеей Скрябина-философа становится не самоутверждение Духа через борение, самоутверждение Творца, но сама мысль о творении, о Всеединстве и гармонии мироздания. На основе этого происходит окончательная кристаллизация «формулы экстаза» через объективизацию — «отказ от однолинейной устремленности (Четвертая соната), рассредоточенность [частных] кульминаций, замыкание „бегущей спирали“ в форму-шар с нетипичным, казалось бы, для Скрябина спадом и успокоением в конце. Думается, именно в таком, объективизированном и свободном от эгоцентрических крайностей варианте скрябинская утопия имела шанс надолго пережить свое время»[13].

Но в Прелюдии ор. 74 № 2 (так же как и в Восьмой сонате) безысходность и предопределенность как познание Бесконечного проявляются не только на уровне образа и — шире — художественной и философской идеи, но и на уровне формы и драматургического развития. Здесь мы сталкиваемся с распространенной среди исследователей сонат Скрябина проблемой непонимания внутренних процессов сочинения. Так, Э. Месхишвили пишет: «Повторение одинаковых эпизодов, перенесение их из одного раздела в другой… отсутствие экстатического апофеоза-завершения, обрамление сонатного Allegro развернутым вступлением придают ей [Восьмой сонате]… некоторую мозаичность»[14]. Однако это и было, думается, сознательным замыслом автора для воплощения смысловой законченности не только каждого эпизода, но и тем в отдельности — как отражение не процесса, но пребывания. Уже с Пятой сонаты и «Поэмы экстаза» Скрябин отказывается от дуализма, диалектики сопоставления главной и побочной тем и постепенно приходит к последовательному изменению тематического материала на основе вариационного принципа в каждой новой фазе развития сонатой формы.

Философский принцип единого Абсолюта получает воплощение также и в самом строении тематизма сочинений Скрябина — это принцип единства гармонии и мелодии. Автор писал: «Гармония и мелодия — две стороны од- ной сущности. Мелодия есть развернутая гармония, гармония есть мелодия „собранная“… Гармония и мелодия — одно, мелодия состоит из нот гармонии и обратно»[15]. Не явилось ли это также воплощением особого скрябинского пространства-времени, точнее, перевода времени в пространство? Одним из ярких примеров «гармониемелодии» может служить самое же начало вступления Восьмой сонаты: мелодия (форшлаги среднего голоса и продолжение в средней строке) заключает в себе исключительно те же звуки, что входят в состав аккордов верхней строки. Так же строились гармония и мелодика поэмы «Прометей»: «…тут ни одной лишней ноты нет. Это строгий стиль», — говорил Скрябин[16]. (Заметим на полях — не относится ли это высказывание к замыслу и воплощению художественных и философских идей в поэме и сонате?) Происходит всеобщая мелодизация, полифонизация и насыщение самодостаточным тематическим смыслом всех элементов музыкальной ткани. Скрябин говорил о вступлении Восьмой сонаты: «Все ноты контрапунктов — гармонические… здесь нет борьбы, как у Баха, а полная примиренность…» (курсив мой. — Е. М. — ср. с авторской характеристикой Прелюдии ор. 74 № 2)[17].

Внутреннее строение тем становится однотипным и строится по принципу мелодической «волны» (порыв вверх и «опадание» вниз), что придает дополнительную законченность внутренней форме каждой темы. Основные темы-партии включают в себя множество кратких мотивов, «интонационных звеньев, фактурных ячеек, увеличивается количество тематических образований — вместе с их последующей калейдоскопической сменой, перестановкой об разуется впечатление многообразия, многомерности и многоликости звукового пространства», как пишет А. Осинцева[18]. Таким образом, каждая из главных тем становится самодостаточным, законченным и исчерпывающим развитие носителем образной идеи. Более того, с самого начала сонаты прослеживается появление «моделей поведения», в которых вместе с основной темой обозначены и тенденции к дальнейшему преобразованию и развитию тематизма (пред- определенность развития).

Последующие разделы формы варьируют прежний материал, давая все новые его сочетания и виды, однако это происходит без динамизации, сохраняются неизменными характер и основной рисунок тем. «Тематические сопоставления не достигают кульминационного результата, каждый из образов так и остается „на своем месте“, в своем единожды обозначенном характере. Эта статичность, пожалуй, точнее всего способна „сказать“ о смерти»[19].

При отсутствии внутренних контрастов тематизма, динамического развития тем драматургия построения разделов формы требует внешне контрастных сопоставлений — так образуются отдельные замкнутые музыкальные блоки, группы тем, ярко контрастирующие друг с другом. Скрябин подчеркивает эту замкнутость сменой размера и темпа, ускорением и замедлением гармонического ритма, остановкой движения (ферматы, паузы) и проч. Однако эти контрасты и сопоставления становятся по существу варьированным выражением одних и тех же эмоций. И несмотря на то что сам автор пишет о «перемене настроения в течение одной фразы» во второй теме Восьмой сонаты[20], тут же он сам добавляет: «трагическое… а из него рождается такая растворенность… сразу…» (курсив мой. — Е. М.)[21].

Выразительная насыщенность и красочность каждой темы, как «ожившего мгновения», как проекции всего прошлого и будущего в настоящем, компенсирует философски необходимую (как мы выяснили ранее) статичность общего плана формы. Развитие сонаты можно представить как «чередование ярких, контрастных миниатюр, которые в заключительном разделе формы объединяются в единую ткань (с помощью полифонической техники, как в „Прометее“)»[22]. Таким образом, законченный и самодостаточный тематизм определенной сферы (главная, побочная и т. д.) является моделью выражения идеи и построения формы определенного раздела. Шире: «Экспозиция представляет собой образно-конструктивную модель всей композиции, где трем основным этапам развития (главной, побочной и заключительной партиям) соответствуют на уровне всей формы экспозиционный, разработочный и кульминационный завершающий (реприза и кода) разделы», — пишет Г. Демешко[23]. Не уместно ли наше сравнение Восьмой сонаты с Прелюдией ор. 74 № 2 не только в сфере художественных идей, — не является ли оно ключом к пониманию строения формы и формообразования Восьмой сонаты?

Философские воззрения, миропонимание и мировоззренческие позиции Скрябина стали неотъемлемой частью изучения его наследия. Они ярчайшим образом отразились на его творчестве, в своей конкретизации определив не только содержание, но и форму, и приемы организации художественного материала. И Восьмая соната — прекрасный и великий образец одной из излюбленных Скрябиным центральных идей философии того времени — идеи Всеединства, принципа «Omnia ab et in uno omnia» («все во всем»).

 Примечание:

[1] Huei-Ling Seah S. A. Scriabin’s style and musical gestures in the late piano sonatas: Sonata № 8 as a template towards a paradigm for interpretation and performance // http:// sro.sussex.ac.uk/6959/1/Seah%2C_Stefanie_ Huei-Ling.pdf
[2] Цит. по: Сабанеев Л. Л. Воспоминания о Скрябине. М., 2000. С. 295.
[3] Цит. по: Там же. С. 313—314.
[4] Левая Т. Н. Русская музыка начала XX века в художественном контексте эпохи. М., 1991. С. 68.
[5] Цит. по: Сабанеев Л. Л. Указ. соч. С. 313.
[6] Чершинцева М. Эволюция религиозно-фи- лософских исканий А. Н. Скрябина на примере текстов «Поэмы экстаза» и «Предварительного действа» и их преломление в фортепианном творчестве композитора, или игра в беспредельное // Ученые записки. Вып. 6. М., 2011. С. 62.
[7] Левая Т. Н. Скрябинская «формула экста- за» во времени и пространстве // Скрябин. Человек, художник, мыслитель. М., 2005. С. 66—67.
[8] Скрябин А. Н. Записи // Русские Пропилеи: Материалы по истории русской мысли и литературы / Собр. и приг. к печати М. Гершензон. В 6 т. М.: М. и С. Сабашниковы, 1919. Т. 6. С. 164.
[9] Цит. по: Сабанеев Л. Л. Указ. соч. С. 123.
[10] Цит. по: Федякин С. Р. Скрябин. М., 2004. С. 400.
[11] Цит. по: Сабанеев Л. Л. Указ. соч. С. 122.
[12] Записи Скрябина: записная книжка [1913 — 1915 гг.]. Оф. 26098. № 3. Л. 45.
[13] Левая Т. Н. Скрябинская «формула экста- за»… С. 71.
[14] Месхишвили Э. П. Фортепианные сонаты Скрябина. М., 1981. С. 172.
[15] Цит. по: Сабанеев Л. Л. Указ. соч. С. 260.
[16] Цит. по: Там же. С. 256.
[17] Цит. по: Там же. С. 295.
[18] Осинцева А. Звуковая реальность поздних сонат А. Скрябина // Ученые записки. Вып. 5. М., 2005. С. 201.
[19] Чершинцева М. Указ. соч. С. 66.
[20] Цит. по: Сабанеев Л. Л. Указ. соч. С. 295.
[21] Цит. по: Там же.
[22] Чершинцева М. Указ. соч. С. 81.
[23] Демешко Г. Принципы сонатности Скрябина (на примере фортепианных сонат) // Черты сонатного формообразования: Сб. трудов ГМПИ им. Гнесиных. Вып. XXXVI. М.,  1978. С. 98.

Моника Аз (Хаас)

Моника Аз (Хаас)

Моника Аз (Хаас)Аз (Хаас) Моника

Моника Ааз (англ. Monique Haas) (20 октября 1909, Париж — 9 июня 1987, Париж) — французская пианистка. Закончила Парижскую консерваторию в классе преподавателя Лазара Леви. Мастерски интерпретировала сочинения Дебюсси и Равеля, что принесло ей мировое признание и ряд почётных наград. Музыкальными критиками высоко оценивалась запись двух фортепианных концертов Равеля (дирижер П. Паре) в исполнении Ааз. Поклонники творчества талантливой пианистки называли Монику Ааз «Мадемуазель рояль». Как исполнитель она гастролировала по всему миру, неизменно вызывая восторженные отклики за большой вклад в популяризацию классической музыки, в том числе и музыки композиторов XX века. Неоднократно выступала в Советском Союзе. Была замужем за французским композитором румынского происхождения Марселем Михаловичем.

Читать далее «Моника Аз (Хаас)»

Петер Наги (Peter Nagy)

Петер Наги

Peter_NagyПетер Наги

Венгерский пианист Петер Наги  (Peter Nagy)  —  первый призёр в конкурсе венгерского Радио в 1979 году, яркий представитель нового поколения венгерских пианистов. Петер, в возрасте 8 лет поступил в специальную школу для молодых талантов, находящуюся  в Академии музыки имени Ференца Листа в Будапеште, где его учителями были Ференц Радос и Клара Мазе. Читать далее «Петер Наги (Peter Nagy)»

Рихтер Святослав Теофилович

Рихтер Святослав Теофилович

C. РихтерРихтер Святослав Теофилович

(7 (20) марта 1915, Житомир — 1 августа 1997, Москва)

Крупнейший советский пианист ХХ века. Об этом выдающемся пианисте написано очень много. И в интернете огромное количество материала о нём. Копировать материал не имеет смысла. Предлагаю лишь краткий обзор. Для более полного представления о биографии и творческом пути пианиста, предлагаю подборку наиболее понравившихся мне статьей о Рихтере, найденных мной в интернете. Пройдя по ссылкам, почитав статьи, можно получить наиболее полное представление о пианисте. Читать далее «Рихтер Святослав Теофилович»

Соколаи Балаш | Статья

Соколаи Балаш

Балаш Соколаи 4Балаш Соколаи (Balázs Szokolay)

(род. 1961, Будапешт) — венгерский пианист.

 Балаш Соколаи  родился в семье музыкантов в Будапеште в 1961 году. Его отец-лауреат премии Кошута, композитор Шандор Соколаи.  Балаш начал играть на фортепиано в возрасте пяти лет, первый учитель —  Эрна Czövek. Позже, обучался в Академии музыки  имени Ференца Листа. Его  учителями были Клара Máthé, Пал Kadosa, Золтан Кочиш, Дьердь Куртаг, и Ференц Радос. После его окончания в 1983 году он получил стипендию на два года обучения в Мюнхене и Москве . Он прошёл стажировку у  Михаила Сергеевича Воскресенского,  Амадеус Webersinke,  Людвига Гофмана и Ивонн Lefebure.

Читать далее «Соколаи Балаш | Статья»

Струков А. «Правильно играть всегда легко!..»

Александр Струков «Правильно играть всегда легко!..»  (о педагогических принципах Е. М. Тимакина)

Статьёй Александра Струкова «Правильно играть всегда легко!..»  (о педагогических принципах Е. М. Тимакина) со мной поделилась педагог московской детской музыкальной школы Елена Васильевна! Огромная благодарность ей за предоставленные материалы, которые, как я уверена, будут в помощь педагогам  в их педагогической и творческой работе.

Евгений Михайлович Тимакин (1916—2004) — российский пианист и  педагог. Выпускник Московской консерватории, ученик Константина Игумнова. Много лет занимался педагогической деятельностью в Московской консерватории и Центральной музыкальной школе. Среди учеников Тимакина — Михаил Плетнёв, Иво Погорелич, Екатерина Новицкая, Александр Могилевский, Сергей Мусаелян, Ольга Керн и многие другие. «Великим учителем» назвал Тимакина ещё один его ученик, Владимир Фельцман. Свой педагогический опыт Тимакин обобщил в книге «Воспитание пианиста» (М.: Советский композитор, 1989), ценное дополнение к которой — глава в сборнике интервью А. Хитрука «Одиннадцать взглядов на фортепианное искусство» (М.: Классика XXI, 2007).

Струков Александр Сергеевич, профессор Московской Государственной консерватории имени П. И. Чайковского, выпускник класса Е.М. Тимакина. 

Читать далее «Струков А. «Правильно играть всегда легко!..»»

Федосеева С. Л. «Художественные принципы М. В. Юдиной»

С. Л. Федосеева
Художественные принципы
М. В. Юдиной

 

Статья из журнала "Искусство, наука, практика" / № 2(6) 2014

Аннотация

В статье рассматриваются основные художественные принципы выдающейся русской пианистки М. Юдиной; подчеркивается многогранность ее творческой деятельности; анализируются истоки юдинского исполнительства, его связь с традициями русского искусства;  прослеживается эволюция творчества пианистки, влияние на него новых тенденций в искусстве XX века; характеризуются основные черты исполнительского стиля Юдиной.

Ключевые слова: Мария Юдина, фортепианное искусство, художественные принципы, исполнительский стиль.

  1. L. Fedoseyeva

The art principles of M. V. Yudina

Abstract:

This article addresses the basic principles of art of the outstanding Russian pianist M. Yudina, the versatility of her creative work is highlighted. The origins of Yudina’s performance, its relationship with the Russian art traditions are analyzed. The evolution of pianist creativity, the influence of new trends in the XX century art are considered. The main principles of Yudina’s performing style are characterized in details.

Keywords: Maria Yudina, pianist, artistic principles, performing style.

В сентябре 2014 года исполняется 115 лет со дня рождения выдающейся русской пианистки Марии Вениаминовны Юдиной.

Музыкант, мыслитель, философ, публицист М. В. Юдина — эпоха в русском исполнительском искусстве, явление ярко индивидуальное, цельное и вместе с тем сложное и многогранное. Ее искусство часто называли «искусством крайностей». Контрасты характеризовали не только юдинский репертуар. Обращение к наследию прошедших веков сочеталось со страстной увлеченностью пианистки новейшим искусством. Романтическое мироощущение (красноречиво одно из высказываний Юдиной: «…никуда от Вальтера Скотта ведь не денешься!..»[1]) соединялось с поразительно прозорливым, как бы опережающим время мышлением, которое как-то сравнили с мышлением «молодого композитора-авангардиста»[2]. Экспрессивность в ее пианизме сочеталась с классицистскими тенденциями, яркая эмоциональность — с напряженным интеллектуализмом исполнительских концепций. Неудивительно, что юдинская игра вызывала у слушателей самые разные ассоциации. Ее трактовки сравнивали с античными скульптурами, архитектурой Средневековья и наряду с этим находили сходство с современными направлениями в сценическом искусстве[3].

Творчество Юдиной вмещало в себя многие проявления духовной жизни человека, отражало различные тенденции искусства прошлого, настоящего, предвосхищало черты будущего.

Познание человеческой истории и культуры она считала важнейшим условием формирования личности художника. Примечательно одно из многочисленных высказываний пианистки по этому вопросу: «…я питаю… страсть почитывать то или иное близкое мне по эпохе, теме, материалу в области истории и филологии. Без этой пищи ума я не могу жить и работать»[4].

Стремление к широким историческим и стилевым параллелям, сопоставление, по выражению Юдиной, «родственных духовных атмосфер» составляло важнейшую часть ее творческого метода. Она неоднократно подчеркивала символический характер музыкального языка и в этом качестве — его универсальность, дающую возможность передавать многообразие духовного мира человека.

Юдина — истинно русский художник. Об этом свидетельствуют характер, направленность ее творческой деятельности, эмоционально-образная сфера художественного мышления. Тема борьбы за человека, сострадания к человеку, характерная для русского искусства, в частности, для таких великих гуманистов, как Достоевский, Мусоргский, к наследию которых она часто обращалась, проходила через все, порой самые полярные увлечения пианистки. «В сущности, Человек и был темой всего ее творчества», — писал Я. Зак[5].

Юдина видела в искусстве огромную нравственную силу, способную воздействовать, воспитывать, совершенствовать души людей. Даже к изучению новой музыки она подходила с неизменным желанием нести эту музыку в массы.

Отсюда — стремление к живому общению со слушателями, характерные для нее как бы импровизированные музыкально-поэтические вечера, выступления в различных аудиториях.

В просветительстве, подвижничестве она видела свою главную миссию и тем самым продолжала традиции русской художественной интеллигенции.

Отличительная черта индивидуальности Юдиной — обостренное восприятие романтического в жизни и искусстве. Юдинское толкование романтизма не укладывалось в рамки научных теорий. Это была концепция художника, поэта. Она говорила о романтизме не только как об ограниченном во времени стилевом явлении, но прежде всего как о «душе» искусства, важнейшей черте мироощущения человека, придавала романтичности значение некоей силы, окрыляющей и вдохновляющей художника, независимо от стилевой направленности его творчества.

Романтическое искусство было в центре интересов пианистки в самые разные периоды ее творческой эволюции. Подтверждений этому много: великолепный цикл лекций-концертов «Романтизм. Истоки и параллели», прочитанный в Московской консерватории в 1966 году[6], статьи о Шуберте, Брамсе[7] — «редкий синтез слова о музыке, поэзии, философии» (В. Конен)[8], посвященные не только творчеству этих композиторов, но многим вопросам романтического искусства.

В «Лекциях о романтизме», статьях, высказываниях Юдина особо подчеркивала характерную для романтизма обращенность к внутреннему миру человека, а также понимание созидательной миссии искусства, направленной на поиски и утверждение добра, гармонии, истины, тяготение к синтезу искусств. Для нее были важны «разные явления романтизма», многие его «слагаемые» и то, что «можно с ним ассоциировать в его разных стадиях и в разных областях культуры и жизни». Она неоднократно говорила о близости форм музыкальных и поэтических. Музыка, провозглашенная романтиками самым совершенным и романтическим искусством, не существовала для нее вне связи с поэзией. Важным для Юдиной в романтизме было и «новое понимание природы». «Познание природы, философическая лирика, помещение природы в центр тех или иных произведений, разгадывание ее, боготворение ее и т. д. –  это является одной из основ романтизма», и здесь она особенно выделяла отечественную поэзию, открывшую «новые взаимоотношения с природой»[9].

Особенности мировосприятия Юдиной наложили отпечаток на ее исполнительство.

В немалой степени в нем отразились процессы, происходившие в искусстве первой половины ХХ века. При всей своей самобытности исполнительство Юдиной не являлось чем-то изолированным. Его формирование происходило в то время, когда продолжали жить традиции романтического пианизма Ф. Листа и Ант. Рубинштейна, когда было реальностью искусство Ф. Бузони и А. Шнабеля, О. Клемперера и Б. Вальтера. К тому же первые десятилетия ХХ века были временем больших перемен в музыкальном творчестве и исполнительстве: менялись стили, появлялись новые направления.

Большую роль в становлении Юдиной-музыканта сыграли замечательные представители русской пианистической школы, ее педагоги: Ф. Тейтельбаум-Левинсон — ученица Антона Рубинштейна, одна из первых лауреатов премии им. Рубинштейна, А. Есипова, В. Дроздов.

Важный факт биографии Юдиной — занятия с Ф. Блуменфельдом, превосходным интерпретатором романтической музыки. Большое значение имели занятия в классе Л. Николаева в последний год учебы в Петроградской консерватории, одновременно с Д. Шостаковичем и В. Софроницким. Здесь надо особо отметить огромное влияние традиций Танеева, которые бережно сохранялись в классе Николаева.

Юдинские интерпретации полифонических сочинений свидетельствуют о глубинной связи с русской хоровой культурой, выдающимся представителем которой был Танеев.

При всей многоплановости творческих устремлений Юдиной в ее исполнительстве всегда присутствовало главное, что определяло его сущность. И это главное — его русская природа. Концепция пианизма, пианистический звуковой идеал — все это уходило своими истоками к традициям русского исполнительства.

Как и весь русский пианизм, юдинская игра — могучая, раскованная, эмоционально насыщенная. Своеобразным выражением русского духа можно считать воплощенные в интерпретациях пианистки хоровое начало, колокольные звучности.

Подобно лучшим представителям отечественной пианистической школы, главной задачей исполнителя Юдина считала передачу выразительной, содержательной сущности музыки. Об этом, в частности, свидетельствуют ее слова: «Значимость высказывания — основное, а отсутствие содержания — грех, который ничем не прикроешь, не замаскируешь, даже и злоупотребляя в игре столь любимой многими сентиментальностью»[10]. В ее исполнительстве всегда было ярко выражено субъективное, личностное начало — то, что Г. Нейгауз назвал «сверхиндивидуальностью». Именно это, по мнению Нейгауза, сближало Бузони, Рахманинова, Корто, Софроницкого, Юдину — художников, на первый взгляд, очень несхожих[11].

И все же есть то, что особенно выделяет юдинское искусство: Юдина — художник-трибун. Трудно найти исполнителя, в игре которого ораторское начало проявлялось столь мощно.

Она стремилась с помощью музыки общаться, говорить со слушателями — отсюда речевая, ораторская природа ее интонирования, декламационность и патетика, характерная для нее экспрессия. В этих качествах исполнительский стиль Юдиной как бы подтверждает высказывание Б. Асафьева о том, что «экспрессивное в русской музыке — коренное явление, глубоко связанное с формами нашего же, родившегося уже на первых порах глубоко национального течения — „могучей кучки“», которое нельзя путать с «экспрессионизмом западноевропейским, как завершенным в себе стилем»[12].

В своих интерпретациях Юдина всегда активно подчеркивала то, что, по ее мнению, являлось определяющим в исполнительской концепции произведения. Нередко она переосмысливала драматургию сочинений, что чаще всего проявлялось в усилении драматического, философского начала. Придавая особое значение определенным разделам, темам, стремясь выделить их, она давала собственные оригинальные толкования авторских указаний, иногда изменяла отдельные детали текста. Например, в клавирных сочинениях Баха она усложняла фактуру в духе органных произведений. Подчеркивая выразительность баховской мелодики, насыщала ее хроматизмами — особенно часто в импровизационных разделах, еще более обогащала голоса в фортепианных транскрипциях органных сочинений. Можно вспомнить несколько измененную фактуру в последних тактах пьесы «С мертвыми на мертвом языке» из «Картинок с выставки» Мусоргского, ритмические «вольности» в Сонатной триаде Метнера, в «Картинках с выставки», в сочинениях других композиторов.

Творческий, «поисковый» характер юдинского исполнительства нередко был причиной отхода от привычных трактовок сочинений. Пианистка как бы осознанно играла с определенной долей «художественного риска». По воспоминаниям профессора В. Г. Апресова, ученика Юдиной в Московской консерватории, на одном из концертов она на бис исполнила клавирную Токкату до минор Баха, только что сыгранную ею на этом же концерте (юдинская трактовка этого баховского сочинения до сих пор многими считается непревзойденной). Исполнение на бис поразило полной противоположностью тому, что только что было услышано: все игралось в преувеличенно медленных темпах, подчеркнуто акцентированно. На вопрос о причинах такой перемены Юдина ответила, что это новая трактовка, которую она вынесла на эстраду, чтобы проверить ее художественную оправданность.

В основе каждого юдинского исполнения неизменно лежала законченная выношенная концепция. Богатая художественная фантазия пианистки опиралась на широкий круг познаний. В процессе работы над сочинениями она обращалась к различным источникам, редакциям, «смешивая» их, внося в них свои коррективы. В таком подходе к процессу интерпретации нашла выражение активно-творческая природа художественного мышления пианистки, обостренность ее слышания, по-композиторски чуткое отношение к каждому произведению.

Точная художественная интуиция позволяла ей создавать свои неповторимые и убедительные «устные» исполнительские редакции. Обладая подлинно композиторским ощущением музыки, она как бы создавала сочинения заново.

В одной из радиопередач, посвященных выдающемуся русскому актеру В. Н. Яхонтову, академик Д. С. Лихачёв сказал, что все, что он играл, это всегда был подлинник, оригинал плюс нечто новое — очень индивидуальное и важное. Эти слова с полным основанием могут быть отнесены и к Юдиной.

В юдинском исполнительском стиле можно выделить ряд характерных черт. Это, прежде всего, тяготение к конфликтности. Конфликтность как принцип развития и способ достижения целостности является важнейшим в ее исполнительской драматургии. Характерно для нее стремление к драматизации музыкальных образов.

В этом качестве ее трактовки продолжали линию, намеченную в отечественном исполнительстве Ант. Рубинштейном, Ф. Шаляпиным, С. Рахманиновым. Особенно ярко такая тенденция проявилась в юдинском исполнении сочинений Баха, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Шостаковича.

Одно из средств драматизации в игре пианистки — индивидуализация голосов, что, в частности, объясняет огромное внимание к басам. Она не только подчеркивала глубокие тембры нижнего регистра, но всегда старалась придать нижнему голосу самостоятельную, драматургически выразительную роль, что давало ей возможность противопоставлять, «сталкивать» голоса.

Другая характерная черта исполнительского стиля Юдиной — дирижерское начало. Категоричность, воля, умение вести за собой слушателя — все это сближает игру пианистки с искусством дирижеров. Очень близки ей были интерпретации О. Клемперера, с которым она познакомилась в 1925 году. Подобно Клемпереру, юдинский способ высказывания через музыку можно условно определить как «категорический императив» — своего рода решительное неприятие каких бы то ни было компромиссов в этических и эстетических позициях. Глубинная связь исполнительского стиля Юдиной с дирижерским искусством не случайна. Она серьезно занималась дирижированием в классе Н. Черепнина. В дальнейшем творческая судьба свела ее со многими выдающимися дирижерами XX века.

Анализируя характер дирижерских проявлений в юдинских интерпретациях, прежде всего, следует выделить трактовку темпоритма. Логика музыкального развития, мастерство формы, масштабность — эти и другие качества во многом проистекали от силы ритмической организации интерпретаций. Ритм пианистки отличался экспрессивностью, темпоритмические нюансы всегда были органичны и убедительны.

Для нее характерна концентрированность, направленность движения и развития. Слушателей не покидало ощущение разбега, неизбежно приводящего к прорыву. Переплетение, столкновение контрастных по темпоритмической упругости линий вносило элементы импровизационности. Примечательно, что именно импровизационность была отмечена в одной из ранних рецензий как «индивидуальная особенность пианистки»[13].

В исполнительстве Юдиной, независимо от репертуара, прослеживаются определенные стилистические тенденции, прежде всего, связь с романтическими традициями в пианистическом искусстве. Об этом свидетельствует яркая эмоциональность исполнения — то, что С. Савшинский назвал «полюсами эмоций»[14].

Характерна для нее романтизация музыки неромантических стилей — Баха, Бетховена, Прокофьева, Шостаковича. Пианистка нередко наделяла их романтической образностью, в традициях романтиков трактовала средства выразительности — динамику, темпоритм, агогику, педализацию.

Однако характер проявления романтических черт у Юдиной имел свои особенности. Для нее не были свойственны длительные лирические «изъяснения», пасторальные, идиллические настроения, частая закругленность фраз. Юдинское rubato было более строгим и в меньшей степени соответствовало определению Г. Римана, который характеризовал его как «свободное отношение к темпу в особо выразительных и страстных местах»[15]. Истоки rubato Юдиной — в декламационной, речитативной природе ее интонирования, неразрывной связи со словом. Для его характеристики более подходит определение Б. Яворского, назвавшего rubato подчеркиванием «значимости ритмических соотношений»[16]; добавим: значимости, обусловленной выразительностью музыкальных интонаций, подобных выразительности слогов, слов, предложений. По воспоминаниям ученицы Юдиной А. Маслаковец, она требовала от своих учеников умения слышать «момент речитативности» не только в сочинениях Баха, Бетховена, но и Шимановского, Регера.

Многие качества игры Юдиной позволяют говорить о точках соприкосновения с исполнительскими принципами Ф. Бузони и А. Шнабеля. Хотя Юдина не слышала живую игру Бузони, его искусство — мужественное и волевое — сыграло значительную роль в ее творческой жизни. Особенности бузониевского исполнительства: связь с романтизмом — с одной стороны, реформаторская деятельность — с другой, определили своеобразие его места в истории фортепианного искусства. Он был как бы связующим звеном между веком девятнадцатым и двадцатым. Его творчество было отправной точкой в исканиях многих современных пианистов, в том числе и Юдиной, о чем она неоднократно говорила.

Прежде всего это касалось музыки Баха. Мысль Бузони о том, что Бах «заложил основание для нашего нынешнего композиторского направления» и «исходную точку современной фортепианной игры»[17], была очень близка пианистке. Еще в двадцатые годы она одной из первых творчески восприняла новые, прогрессивные тенденции в трактовке баховской музыки, провозглашенные Бузони. Бузониевские принципы исполнения Баха оказали большое влияние на юдинские интерпретации, о чем свидетельствует, в частности, предпочтительное отношение пианистки к его редакциям.

Своим ученикам она советовала учить прелюдии и фуги «Хорошо темперированного клавира» только по редакции Бузони. Показательно частое обращение ее к бузониевским обработкам органных произведений Баха.

Значительное влияние на Юдину оказало исполнительское искусство Шнабеля, игру которого она слышала в двадцатые годы во время его гастролей в Петрограде. Шнабелевские трактовки сочинений Бетховена, Шуберта долгое время оставались для нее эталонными. По воспоминаниям ученицы Юдиной А. Артоболевской, в некоторых деталях исполнения она даже стремилась подражать ему. В интерпретациях Шнабеля пианистку привлекал интеллектуализм, философичность исполнительских концепций. Неудивительно, что юдинская игра уже в двадцатые годы вызывала прямые аналогии со шнабелевской. Подобно Шнабелю, исполнительский стиль Юдиной предопределил многие черты, характерные для современного исполнительства.

Исполнительское искусство Юдиной претерпело значительную эволюцию. Среди пианистов XX века трудно найти кого-то другого, чей творческий путь изобиловал бы таким количеством «поворотов». Кажется, не было области искусства, которая не интересовала бы ее в тот или иной период. Менялись репертуарные интересы пианистки. Начав свою исполнительскую деятельность как выдающийся интерпретатор музыки Баха, она некоторое время почти не играла его сочинений, как бы устремившись в иные сферы, еще ею не завоеванные. «Культ» Метнера сменился периодом забвения его музыки. Произведения Шумана, Листа, часто исполнявшиеся в двадцатые годы, уступили место сочинениям Шуберта, Брамса.

На всех этапах творчества прослеживается огромное внимание пианистки к новому искусству. Уже в двадцатые-тридцатые годы она исполняла произведения Стравинского, Хиндемита, Кшенека, Пуленка, Орика, других композиторов. Изучение новейшей музыки становится «господствующим художественным интересом»[18] (В. Конен) последних двух десятилетий жизни Юдиной. Ее тяготение к новому было, с одной стороны, естественной потребностью познания, с другой, по меткому выражению К. Штокгаузена, — проявлением «феноменального чутья к будущему»[19]. С удивительной прозорливостью Юдина раньше многих других чувствовала истинную значимость новых явлений в искусстве. В одном из писем она писала: «Всю жизнь я играла новое — наше (не „псевдоновое“, конечно) и „зарубежное“. Множество произведений я играла впервые и больше они не игрались, как, например, Концерт Кшенека в 1926 г. с Малько…»[20]. И как бы продолжая: «И я-то играю все сие не из снобизма и моды или „чтобы наперекор“, а мое глубочайшее убеждение, что в век Эйнштейна нельзя жить по учебнику Краевича, и этим все сказано»[21].

Ее интерес к тому или иному новому музыкальному произведению имел не только эмоциональную основу, но неизменно подкреплялся детальным анализом всего круга родственных явлений в искусстве. Изучая современную архитектуру, она писала, что «привержена к работам „формалистов и конструктивистов“: их имена — Ле Корбюзье, Райт (не „смешивать“ с авиаторами!), Илья Голосов (отчасти) — братья Веснины, Леонидов, погибший в ополчении Вячеслав Владимиров, Адд и т. д.»[22].

Увлеченная поиском новых смыслов, форм и средств выразительности, Юдина пересматривает концепции многих сочинений композиторов — классиков и романтиков — в соответствии со своим пониманием образного строя, особенностей средств выразительности современной музыки. В этой связи характерно ее высказывание из письма к К. Я. Голейзовскому от 9 марта 1962 г.: «… я здесь фанатик. „Осовременить“ русское искусство — мое при- звание»[23]. Сквозь призму нового происходит переосмысление многого из того, что вызревало годами и что, казалось, имело уже завершенную, целостную форму своего существования.

В пятидесятые годы с новой силой проявляются черты, изначально, от природы присущие юдинскому исполнительству: еще более обостряется контраст между экспрессивностью и классицистскими тенденциями в ее игре, между эмоциональным началом и мощным интеллектуализмом ее трактовок, расширяются границы динамических, темповых соотношений, обостряется тяготение к драматизации, подчеркиванию конфликтности даже тех образов, которые, казалось бы, не подразумевают этого, к «героизации» лирических страниц произведений, преувеличенно-контрастным звучаниям[24]. Можно отметить стремление отойти от романтизации музыки неромантических стилей, что, в частности, проявилось в ее интерпретации «Гольдберг-вариаций» Баха — одной из последних записей пианистки, сделанной в 1967—1968 годах. В то же время в исполнении современной музыки, в частности в «Мимолетностях» Прокофьева, сонатах Берга, Кшенека, в цикле Жоливе «Мана», по-прежнему отмечались черты, идущие от традиций романтического исполнительства: импровизационность, свобода и раскованность эмоционального выражения, большое внимание к тембровым, колористическим эффектам. Подобный сплав кажущихся разнородными исполнительских средств обусловил многоплановость исполнительского стиля Юдиной и в то же время явился фактором, определившим индивидуальную окрашенность и своеобразие искусства пианистки.

Юдина была одним из самых передовых музыкантов своего времени, умела раньше других «угадывать» и верно оценивать значение ново- го. Она как бы аккумулировала в себе достижения современности, смело вторгалась во все сферы искусства.

Творчество Юдиной оказало огромное влияние на музыкантов разных поколений: в частности, М. Гринберг в ее интерпретациях сочинений Бетховена, Э. Вирсаладзе в трактовках произведений Моцарта, исполнение современной музыки повлияло на творческие поиски Ан. Ведерникова. Плодотворным было общение Юдиной с более молодым поколением музыкантов, например с А. Любимовым. Пианистке посвящены Вторая соната Ю. Шапорина, Вторая соната Б. Тищенко, вокальные сочинения М. Гнесина.

О Юдиной писали ее выдающиеся современники — Д. Шостакович, Г. Нейгауз, Г. Рождественский, Я. Зак. Личности и искусству Юдиной посвящены исследования, статьи, в том числе Л. Гаккеля[25]. Благодаря огромной работе А. Кузнецова — исследователя, летописца жизни и творчества пианистки — сохранен уникальный юдинский архив, опубликовано несколько книг биографических материалов, воспоминаний. Им подготовлены к изданию шесть томов переписки Юдиной с выдающимися деятелями русской и мировой культуры[26]. Педагогике Юдиной посвящена книга ее ученицы М. Дроздовой «Уроки Юдиной»[27]. Выпущены пластинки с записями пианистки.

Прошло почти сорок лет после кончины М. Юдиной, но ее искусство по-прежнему современно и актуально, имеет огромную силу воздействия. Масштаб личности Юдиной — музыканта, мыслителя, публициста — привлекает к себе внимание нового поколения исследователей ее творчества.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Юдина М. В. Алексей Максимович Горький // Мария Вениаминовна Юдина. Статьи. Воспоминания. Материалы. М., 1978.С. 231.
[2] Prieberg F. K. All about Yudina, in Musical America. 1962. № 4. Р. 10.
[3] См.: Коган Г. М. Вопросы пианизма. М., 1968. С. 431.
[4]  Из письма М. Юдиной к А. Д. Люблинской от 15 августа 1959 г. Цит. по: Юдина М. В. В искусстве радостно быть вместе: Переписка 1959 — 1961 гг. М., 2009. С. 100.
[5]. Зак Я. И. Искусство, обращенное к человеку // Советская музыка. 1974. № 9. С. 93.
[6] См.: Юдина М. В. Стенограмма лекций. Романтизм. Истоки и параллели // Пианисты рассказывают. Вып. 3. М., 1988. С. 69 — 98.
[7] Юдина М. В. Создание сборника песен Шуберта // Мария Вениаминовна Юдина. Статьи. Воспоминания. Материалы. С. 257; Юдина М. В. Шесть интермеццо Иоганнеса Брамса // Там же. С. 277.
[8] Мария Вениаминовна Юдина. Статьи. Воспоминания. Материалы. С. 77..
[9] Юдина М. В.  Стенограмма лекций. Романтизм. Истоки и параллели. // Пианисты рассказывают. Вып. 3. С. 71—72, 73, 87.
[10]  Юдина М. В. Мысли о музыкальном исполнительстве // Музыка и жизнь. Музыка и музыканты Ленинграда. Л. ; М., 1972. С. 203.
[11] См.: Нейгауз Г. Г. Размышления, воспоминания, дневники. Избранные статьи. Письма к родителям. М., 1975. С. 225.
[12] Асафьев Б. В. Опера // Асафьев Б. В. Об опере: Избранные статьи. Л., 1976. С. 68.
[13] Вайнкоп Ю. Я. Музыкальное обозрение // Жизнь искусства. 1929. № 8. С. 13.
[14]  Цит. по: Ленинградская консерватория в воспоминаниях. Кн. 2. Л., 1988. С. 54.
[15] Риман Г. Музыкальный словарь. М., 1901. С. 1142.[16] Яворский Б. Л. Сюиты Баха для клавира. М. ; Л., 1947. С. 8.
[17]  Бах И. С. Клавир хорошего строя. Обработал и пояснил … Ф. Бузони. Ч. 1. М. ; Л., 1941. С. 13.
[18] Мария Вениаминовна Юдина. Статьи. Воспоминания. Материалы. С. 23.
[19] Цит. по: Там же.
[20] Из письма М. Юдиной к И. Блажкову от 19 февраля 1960 г. // Юдина М. В. В искусстве радостно быть вместе: Переписка 1959 — 1961 гг. С. 251.
[21] Там же. С. 238.
[22] Из черновиков М. В. Юдиной // Архив А. М. Кузнецова.
[23] Из письма М. Юдиной к К. Голейзовскому от 9 марта 1962 г. // Юдина М. В. Дух дышит, где хочет. М., 2010. С. 95.
[24] См.: Аджемов К. Х. Бетховенский вечер М. Юдиной // Советская музыка. 1954. № 4. С. 117.
[25] См.: Гаккель Л. Е. Величие исполнитель- ства: М. В. Юдина и В. В. Софроницкий. СПб., 1995.
[26] Шесть томов переписки М. В. Юдиной вышли в издательстве РОССПЭН с 2006 по 2010 год. Подготовка к изданию, вступительные статьи, комментарии А. М. Кузнецова. Седьмой том переписки М. Юдиной вышел в 2013 году в издательстве РОССПЭН. Подготовка к изданию М. Дроздовой.
[27] Дроздова М. А. Уроки Юдиной. М., 1997.

Яков Зак

Яков Зак

Я. ЗакЯков Зак

Зак Яков Израилевич (20.XI 1913 г. —27.VI. 1976 г.), нар. арт. СССР (1966)

В конце 20-х — начале 30-х годов Одесса была нас­тоящей кладовой музыкальных талантов. С берегов Черного моря приехал в Москву и молодой Яков Зак. На родине он окончил консерваторию по классу М. М. Старковой (1932), а в аспирантуре Московской консерватории (1932—1935) его руководителем стал Г. Г. Нейгауз. Вскоре пришли и заметные успехи: в 1935 году Зак завоевал третью премию на Всесоюзном конкурсе, а затем вышел победителем шопеновского со­ревнования в Варшаве (1937).Именно к этому времени во многом сформировался творческий облик пианиста, что позволило А. Альшвангу еще в 1938 году сделать следующие выводы: «Своеоб­разие игры Я. Зака заключается не только в точности, простоте, в эстетическом совершенстве, высоком техни­ческом мастерстве, но — и это, быть может, самое характерное  — и в духе спокойной мысли, неторопливой широты, живописности, с какой он преподносит слуша­телям замечательные произведения фортепианного ис­кусства. Это не холодный темперамент и не «пассивная созерцательность». Это скорей драгоценная способность медлительного разворачивания больших планов, бес­предельных звуковых пространств. Игре Я. Зака свойст­венно именно это умелое выявление «звуковых прост­ранств»; для пианиста характерна пространственная протяженность при воспроизведении образа и пе­редаче разнообразных чувств и мыслей». Читать далее «Яков Зак»